Не засирайте Гераклита

Открывая книгу «Гераклит Эфесский. Все наследие» Сергея Муравьева, любитель (в смысле не-профессионал) вряд ли представляет, что ступает на путь филологического и философского панка.

Сама книга для непосвященного вполне удобна. Она разбита на несколько логических частей: Memoria (о жизни и книге Гераклита), Placita (мнения мыслителя, основные положения его философии), Fragmenta (сохранившиеся античные цитаты из сочинения Гераклита), Refectio (опыт реконструкции его произведения «О природе»). Кроме того, имеются обширные комментарии и библиография.

Настораживают лишь резкие высказывания составителя о других опытах исследования наследия знаменитого досократика. Например, о том, что «кое-какие» «горе-философы» черпают свои знания не из первоисточника по незнанию языка оригинала, а из поздних переводов и пересказов. Отсюда искажаются идеи изучаемого автора. В общем, Муравьев отделяет философию от филологии и превозносит последнюю. Но ему можно простить такие мысли, поскольку он занимается изучением наследия Гераклита уже 40 лет.

В остальном же книга выглядит вполне пристойной и на первый взгляд пригодной для академического использования.

Тем неожиданнее выглядит отзыв, даже открик на работу Муравьева от другого маститого исследователя античных текстов Андрея Лебедева (отца Артемия Лебедева, бывшего мужа Татьяны Толстой). Он написал открытое письмо Муравьеву, которое начинается вполне подзаборной лексикой: «Прекратите засирать мой почтовый ящик вашими маразматическими посланиями». Суть претензий Лебедева к Муравьеву кратко выражена так: «Ваши «идеи» - не рациональные научные теории, сформулированные в результате исследования и открытые для критики, а некие мистические озарения, от которых вы никогда не откажетесь. Ваша «реконструкция» книги Гераклита выглядит как текст визионерский и парафилологический».

Вот еще несколько ярких выдержек из письма, полностью прочитать которое можно здесь:

• Когда начинаешь возражать на какую-то нелепость в вашем тексте, выясняется, что там не одна нелепость, а целый клубок. Вот такие сложно закрученные клубки нелепостей в ваших работах я еще в пору нашего давнего знакомства назвал в вашу честь «муравьизмами».
• Для меня совершенно несомненно, что вы, г-н Муравьев, не знаете греческого языка. Во всяком случае, вы не владеете им на таком уровне, какой делал бы вас компетентным издателем греческих текстов. Именно поэтому вашим изданием (лжеизданием) Гераклита пользоваться нельзя. Я вам говорю открыто и во всеуслышание: вы шарлатан, г-н Муравьев.
• Вы имеете наглость на страницах вашей книги на страницах 257 – 260 давать мне уроки греческого языка, забыв, что вашим первым (и последним) учителем греческого почти 40 лет тому назад был я (из глупой сердобольности), хотя и недолго – после пары уроков я понял, что это занятие малоперспективное. И действительно, судя по этому вашему «изданию», вы остались таким же невеждой, каким были тогда.

Еще один критический поток на Муравьева и его труд был вылит в разгромной статье «Герострат из Парижа» (Муравьев живет и работает во Франции). Ее автор под ником Siamets подвергает обструкции как резкие комментарии «мсье Муравьёфф'а», так и сам перевод Гераклита. Вот как Siamets воспринял «нечто вроде символа веры данной книги, единственное, по его мнению, внятное изложение позиции Муравьёфф'а относительно смысла и сущности гераклитовских текстов». Он приводит цитату из книги и комментирует ее:

«Темнота Гераклита признавалась еще древними. Связана она в первую очередь с поэтикой его отнюдь не философской, чрезвычайно цельной ритмической прозы,лишенной каких-либо устоявшихся терминов, но богатой звуковыми эффектами, дометафорическими смыслообразами, синтаксической и семантической полифонией (многозначностью) и изысканнейшими параллелизмами, хиасмами, кольцевидными образованиями и прочими предриторическими формальными и смысловыми фигурами. Причем все эти надъязыковые структуры выполняли у него отнюдь не декоративную, а весьма важную смыслообразующую функцию.
Вывод: там, где до нас дошелпервоначальный текст, можно и нужно подвергать его тщательному структурно-лингво-семантическому анализу и пытаться определить его содержание с учетом не тольколежащего на поверхности смысла, но и смысла, заложенного в его поэтической структуре».

- Лично для меня слово «поэтика» в любом тексте всегда служило сигнальной лампочкой, предупреждающей: «Осторожно! Приближается пурга!». Так и случилось, я перечитывал этот поток терминов несколько раз, чтобы просто понять, что хочет сказать автор. И понял следующее:
Гераклит-то философом и не был!
Философы, дурни, записали его в свои, а он – чужой, филологический пациент. И болен он серьезно – у него хиасмы, кольцевидные образования, полифония и звуковые эффекты в надъязыковых структурах. Последний термин мне непонятен до сих пор, ну я не могу уяснить, как синтаксическая многозначность может находиться над языком. Впрочем, как и под ним.

А вот пример критики перевода:

- Как же, например, Муравьефф переводит главное понятие Гераклита – Логос? Да очень просто – Глагол. Чего легче-то:

«Хоть глагол сей глаголет всегда, несмышлеными люди являются — и прежде чем внять ему, и внявши впервые. Ведь хотя происходит всё согласно глаголу сему но тщетно они тщатся уяснить себе и слова и деянья такие вот, какие я здесь излагаю, разделяя по природе и толкуя что и как.» (F 1a)

- Весь глубочайший смысл многозначного слова Логос полностью смывается в унитаз, превращаясь в обычную часть речи.

Более-менее «оправдательную» рецензию представил культуролог Александр Марков:

• Научный подвиг Муравьёва, издавшего многотомного Гераклита в Германии с французскими статьями, комментариями и целыми монографиями, кратко представлен в данной книге – и подкупает именно отсутствие какой-либо надменности.
• Увлечение Муравьёва толкованием Гераклита заставляет нарушить собственные правила употребления скобок и использовать их не для пунктуационной разметки оригинала, а для собственных пояснений. Обнажение приёма произошло – текстом владеют стыдливые слова, прячущиеся друг за друга от молнии мысли Гераклита. Так же как и в отношении к закону, Муравьёв считает, что interpretatio – не учреждение порядка, а залог долгой многовековой гражданской жизни, которая уже генерирует различные сюжеты-образы, киносеансы в доходном кинотеатре.
• Муравьёв заново вводит дисциплинарное разделение античной философии – смотрит, как мало у Гераклита «биологии», и как много «этики и политики». Это сразу вдруг оживляет картину античности – на месте философского киборга оказывается родной мир смыслов.

Но и Марков отмечает «странности» перевода: «Например, Муравьёв вместо «моральный философ» всё время говорит «философ-моралист». В итоге он приходит к выводу о том, что «читать итог научного подвига Муравьёва иногда странно, держать на полке и перечитывать – более чем интересно и полезно».

Чтобы оценить, насколько «темен» Муравьев, я как «темный» читатель попросту решил сравнить переводы ключевых фрагментов текстов Гераклита, связанных с его ключевой идеей — panta rhei (все течет).

Были взяты переводы Муравьева, Дильса-Кранца (по версии хрестоматии «Западная философия от истоков до наших дней»), Нилендера и Лебедева. Вот что получилось:

Муравьев	Дильс-Кранц	Нилендер	Лебедев
F12. В потоки те же входят, воды (ж) друие и снова другие текут	12. На входящих в те же самые реки притекают в один раз одни, в другой раз другие воды	12. К вступающим в те же самые истоки — иные и иные воды притекают.	40 (12 DK) На входящих в те же самые реки притекают в один раз одни, в другой раз другие воды...
F91a. В тот же поток дважды не вступишь. F91b. Но он (она, оно) рассеивается и собирается снова, составляется и убывает, приходит и уходит.	91. Нельзя войти дважды в одну и ту же реку и нельзя застать дважды нечто смертное в том же состоянии, ибо по причине стремительности и скорости изменений всё распадается и собирается, приходит и уходит.	91... «Нельзя вступить в тот же самый поток» и к смертной сущности никто не прикоснется дважды, вследствие свойства <ея же>; но благодаря стремительности и быстроте изменения «рассеивает» и вновь «стягивает» (вернее не «вновь», но сразу составляется и исчезает) «и приходит, и уходит»	91... «нельзя дважды вступить в ту же самую реку», равно как и дважды коснуться смертной природы в [прежнем] состоянии: быстротой и скоростью изменения она «рассеивает» и снова «собирает», а точнее даже не снова и не потом, но одновременно образуется и убывает и «приближается и удаляется»
F49a. В потоки те же мы и входим и не входим, <в потоках тех же> мы есми и не есми: имена остаются, а воды текут.	49. мы входим и не входим в ту же реку, мы те же и не те же.	49a... в те же самые потоки и вступаем и не вступаем, и существуем и не существуем.	49a. В одну и ту же реку входим и не входим, мы есть и нас нет.

«Темному» читателю наиболее понятными вероятно покажутся именно цитаты Лебедева: они, что называется, up-to-date. Это и неудивительно, ведь сборник с его переводами был опубликован в 1989 году. Дильс-Кранц — наиболее старая, классическая версия, но здесь данная в виде хрестоматийного перевода на русский язык: воспроизведение слишком сухое. Версия Нилендера 1910 года пересекается с версией Лебедева, но она чуть более витиеватая. В переводе Муравьева чувствуется то самое желание автора передать поэтику Гераклита. Но она делает содержание менее доходчивым.

Одним словом, мне больше мил перевод Лебедева: он четкий и передает философский замысел Гераклита (от вечного движения, изменчивости до сопоставления макро- и микрокосма).

Отметим, что эти фрагменты гераклитовых трудов в критических статьях и письмах никак не упоминались. Говорилось же о другом фрагменте, который я также решил сопоставить:

Муравьев	Дильс-Кранц	Нилендер	Лебедев
F53. Раздор — отец всех общий, и всех общий царь. И одних богами объявляет он, а других — людьми, одних рабами сотворяет он, а других свободными.	126 (видимо, составители хрестоматии ошибочно пронумеровали фрагмент). Polemos (война) есть отец всего, царь всех: одних она объявляет богами, других — людьми, одних творит рабами, других — свободными.	53. Война есть всего отец и всего царь; и этих богами являет, а тех — людьми; и этих рабами делает, а тех — свободными.	29 (53 DK).Война (Полемос) — отец всех, царь всех: одних она объявляет богами, других — людьми, одних творит рабами, других — свободными.

Вот что пишет о муравьевской интерпретации Siamets:

- Итак, грозное понятие Πόλεμος превращено в…раздор. Таково, по мнению автора, последнее слово филологии. Как вообще раздор (по Далю, от слова «драть на части, разрывать», имелся также смысл – «разделенье реки на рукава, на потоки, разбитое на рукава устье; дельта», сравните: «Раздиакон м. расстрига; диакон, лишенный сана», примета – «Куры разодрались (т. е. по-петушьи) - к гостям, либо к вестям») может вместить в свои узкие бытовые пределы смысл гераклитовой Войны как всемирного, космического процесса уничтожения и созидания? Да впрочем и слово «раздор» в греческом языке есть, и это вовсе не Πόλεμος, а либо ἀπήχεια, либо ἔρις, либо же διαμάχη (обратите внимание на почти полную зеркальность – раз- δια- и –дор -μάχη). Πόλεμος же, кроме главного значения «война», имеет смыслы «спор», «вражда», «кара, возмездие», также прекрасно вписывающиеся в философию Гераклита. Причем тут раздор?! Может, тогда уж сразу «драка»? Как вы думаете, что такое Πελοποννησιακός Πόλεμος? А Ελληνοπερσικοί Πόλεμοι? Пелопонесская и греко-персидская драки? Почему-то во всех греческих исторических текстах Великая отечественная война 1941-1945 годов пишется как Μεγάλος ΠατριωτικόςΠόλεμος, а Вторая мировая война, частью которой она была, – как Δεύτερος Παγκόσμιος Πόλεμος. Значит, по Муравьеффу, первое допустимо перевести обратно на русский как «Великий отечественный раздор 1941-1945 гг.»?? Кто из нас бредит?

Конечно, разница между войной и раздором большая, хотя основа у этих понятий общая — вражда. С филологической точки зрения критика здесь наверняка оправдана, с философской — вряд ли.

Как бы то ни было, книга Муравьева несовершенна по содержанию, но очень удобна по структуре, а потому полезна как фундаментальный путеводитель по трудам Гераклита и о Гераклите. По крайней мере, мне как «темному» читателю гораздо проще было ориентироваться именно в ней, а не в переводах Лебедева или Нилендера (я говорю именно о структуре, а не о качестве текста). Так что, помнить о темах его трудов, а также рассказывать анекдоты о его жизни, я буду, вспоминая именно ее. Использовать ли ее в академической работе — большой вопрос. Я бы рискнул, пусть и с большими оговорками.